Михаил ТРОФИМЕНКОВ

Красная магия, или Здравствуйте, девочки …

ЕСТЬ такой дурацкий анекдот. Одноглазый ведет слепого в гости. К девушкам. Почему-то сквозь густой лес. Натыкается последним глазом на острую ветку. “Ну, все, - говорит. - Приехали”. А слепой радостно раскланивается: “Здравствуйте, девочки!”

Есть такая газета - “Лимонка”. Прямого действия. Орган национал-большевистской партии Эдуарда ЛИМОНОВА. В последнем доступном в Петербурге, 21-м номере на первой полосе - призыв. “Тотальная мобилизация!!! НБП НАЧАЛА ПРЕДВЫБОРНУЮ КАМПАНИЮ... В Москве по 194-му Ленинградскому округу в Думу баллотируется сам председатель Лимонов; в Санкт-Петербурге по 210-му Северо-Западному - ДУГИН (в связке с Сергеем КУРЕХИНЫМ)... Придите все недовольные, радикальные, неистовые, несломленные, и мы дадим вам ДЕЛО”.

Под знамена НБП в Петербурге встали - судя по совместной весенней пресс-конференции - рядом с недовольным Лимоновым и радикальным Дугиным неистовый Сергей Курехин и несломленный Тимур Новиков. Есть в нашем городе и другие “альтернативные” здоровые тенденции, воплощенные, судя по тому же 21-му номеру “Лимонки”, некрореалистами и Африкой. Приехали... Ну здравствуйте, девочки!

РУССКИЙ ПОСТМОДЕРНИЗМ: ПОТЕРЯ НЕВИННОСТИ

ПОСЛЕДНИЕ события ошеломляют и, может быть, только поэтому не вызвали пока что газетной реакции. Но реакция многих моих знакомых и коллег, давних поклонников Новикова и Курехина, однозначна: шок и брезгливое отдергивание. Объясняют ангажированность обычно аполитичных художников лаконично и неаргументированно: доигрались. От абсолютной эстетической и этической всеядности перешли грань, которая ассоциируется с гранью фашизма, смерти, небытия. Кто в этой истории слепой, а кто одноглазый, сказать трудно. Но наши постмодернисты действительно оказались в двусмысленном положении. Слепому уже весело, а тем, кто за ним наблюдает, уже грустно.

А начиналось все очень мило и неожиданно. Летом 1989 года на конференции в Доме ученых "Молодость и красота” среди прочих однообразно-постмодернистских речей прозвучала декларация Тимура Новикова о радикальной смене культурно-исторических координат. Бывший “нолевик" и “новый художник”, бывший председатель авангардистского Клуба друзей Маяковского, Тимур Новиков подверг анафеме вчерашних кумиров, Маяковского и Малевича, обвинив их в разрушении классической красоты и геноциде академического искусства. Новыми образцами для подражания были объявлены гитлеровский придворный скульптор, ученик великого Майоля Арно Брейкер и классик социалистического реализма, наиболее близкий из отечественных мастеров нацистскому героическому реализму Александр Дейнека. Летом 1989 года такое заявление могло бы показаться очередным эпатажным жестом, взбрыком постмодернизма без берегов, если бы не репутация Тимура Новикова. Новиков - не просто выдающийся художник и талантливый организатор художественного процесса в городе. Чего стоит хотя бы тот факт, что он и только он сумел в глухом 1978 году успешно начать и успешно закончить несанкционированную уличную выставку. Но Тимур, кроме того, необычайно чуток к колебаниям мировой художественной моды, он ухитряется всегда делать то, что чуть предваряет дальнейшее развитие событий - и эстетическое, и политическое. Тимур не ошибается в своих прогнозах, не ошибся и на этот раз. Как не ошибался, предсказывая на самой заре “перестройки”, что картины его и его соратников через два года будут висеть в Русском музее. И они, действительно, висели там, хотя в момент предсказания над ним только посмеивались. Посмеивались напрасно, как и летом 1989 года.

Примерно тогда же Сергей “Африка” Бугаев и московский художник Сергей Ануфриев совершили символический акт “дефлорации” символа сталинского “большого стиля”, скульптуры Веры Мухиной “Рабочий и колхозница”. Жертвой была, естественно, колхозница. Акционисты нашли в ее чреве маленькую железную дверь, ведущую внутрь девушки, забрались туда, фотографировались и, уходя, забрали дверцу с собой. Она стала центральной частью инсталляции “Маятник Фуко", впервые экспонированной в Мраморном дворце осенью 1990 года, а затем объехавшей весь мир. Невинность теряла, конечно же, не бронзовая красавица. Невинность утратил российский постмодернизм, вступивший в греховную связь с эстетикой тоталитаризма.

Путь в политику, к участию в предвыборной кампании НБП лежал через эстетику. Но из этого вовсе не следует, что увлечение тоталитарной эстетикой обязательно приводит в ряды ультраправых радикалов. Автор  остроумных и весьма либеральных статей в “Смене” Марина Колдобская вместе с Мариной Обуховой и Светланой Люзиной экспонирует в эти дни в одной московской галерее работы на текстиле, вдохновленные нереализованными проектами сталинских зодчих. Иван Дыховичный, несомненный либеральный интеллектуал, передал в фильме “Прорва” смешанное чувство притяжения-отталкивания к тоталитарной культуре. С его легкой руки сталинские высотки и павильоны заброшенной ВДНХ стали популярной декорацией в фильмах молодых режиссеров: в “Киксе” Сергея Ливнева, “Гонгофере” Бахыта Килибаева, “Мечтах идиота" Василия Пичула. Представление о сталинской эпохе как о времени, когда “все было возможно”, об эпохе грандиозного научного эксперимента, развивают в прозе В. Шаров (“До и во время”) и Александр Бородыня (“Парадный портрет кисти Малевича”), в кинематографе Сергей Ливнев (“Серп и молот"). Вчерашние “новый дикий” Олег Маслов и Виктор Кузнецов из группы “Свои” встали под знамена “неоакадемизма” в основанной Тимуром Новиковым Академии на Пушкинской, 10. Наконец, и официальные структуры, как всегда с опозданием, подхватили новую моду: достаточно вспомнить прошлогоднюю выставку в Русском музее “Агитация за счастье”, более чем двусмысленную по своей идее - то ли разоблачение сталинизма, то ли яростная ностальгия.

АВАНГАРД ПОПАЛ ПОД ГОРЯЧУЮ РУКУ

Сначала - о некоторых общих причинах возрождения тоталитарной эстетики.

Сталинское искусство - настоящее, истовое, “культовое” - находилось после смерти Сталина почти в таком же подполье, как и побежденный им авангард. Официальным стилем хрущевской и брежневской эпох был некий современный Салон, то есть - усталый академизм, беспринципно и бессистемно заимствующий некоторые элементы модернистских течений. Подлинный же “большой стиль” был спрятан в тех же спецхранах в Загорске, что и “формализм” русского авангарда. Вершинные достижения сталинского кино были или под запретом, как фильмы Михаила Чиаурели, или подверглись, как фильмы Михаила Ромма, режиссерской самоцензуре. Впрочем, некоторые из них попали в опалу в сам момент создания: как запрещенный в 1934 году фильм Ромма “Строгий юноша” или лучшие, на мой взгляд, портреты Сталина, принадлежащие кисти “формалистов” Павла Филонова и Климента Родько. Запрещались самые истово-откровенные произведения. Так же, как и сталинское, было изъято из интеллектуального оборота и нацистское искусство, очевидно, навевавшее, по идеям кремлевских идеологов, слишком нежелательные ассоциации. Помню, как на самом излете застоя в Университете чуть ли не одновременно прошли вечер памяти Татлина, организованный Михаилом Евсеевым, и семинар по нацистскому искусству, организованный Иваном Чечотом. И оба эти мероприятия в равной степени воспринимались как акты гражданского мужества, как разрушение многолетних табу.

Открытие тоталитарного искусства в конце 1980-х наложилось на впитывание Россией постмодернистской идеологии. А одно из первых и классических определений постмодернизма, данное еще в 1934 году испанцем Фредерико де Онисом, квалифицирует его как немодернистскую линию в искусстве двадцатого века. Эта линия проявлялась в двадцатые-тридцатые годы независимо от политического давления извне не только в придворном искусстве Германии, Италии и Советского Союза, но и в совершенно свободном творчестве Пабло Пикассо, Андре Дерена, Александра Яковлева, американских “риджионалистов” в живописи, в поэзии акмеистов, в архитектуре парижского Дворца Шайо. Постмодернизм апеллирует именно к этой, немодернистской линии, и тоталитарное искусство в его понимании свободно от кровавой мерзости режимов, его оплачивавших: так, немодернистская линия...

“Перестройка” сопровождалась и сильнейшим общественным отторжением всего, что было или казалось связанным с рухнувшим режимом. Под горячую руку попал и советский авангард, завоевавший в 1917-1921 годах господствующие позиции в Наркомате просвещения. Хотя и завоевал он их только потому, что в период гражданской войны большевикам было не до культуры. Хотя и полетели авангардисты со своих высот уже к 1922 году, а от цензуры (вплоть до разрушения памятников и сожжения литографий) страдали аж с 1918-го. Хотя и отправились в большинстве своем - от Малевича и Пунина до Мейерхольда и Стерлигова - в тюрьмы, если не успели застрелиться, как Маяковский, или утопиться, как Добычин. Все это не принималось в расчет. Антимодернистская идеология была сформулирована в талантливой, увлекательной, злой и совершенно несправедливой книге Юрия Карабчиевского “Воскресение Маяковского". Смертный приговор, который выносил в книге (вышла в Германии в 1985-м, в России - в 1990-м) всему авангарду Карабчиевский, чуть ли не дословно был пересказан Тимуром Новиковым в 1989-м. В новой общественной атмосфере авангард стыдливо перебрался в область чисто академических исследований, а народ единодушно выбрал старый добрый тоталитарный стиль.

И ЭТО ВСЕ У НАС В КРОВИ?

Всех этих умозрительных соображений, конечно, мало, чтобы объяснить неототалитарное возрождение в культуре 90-х. Есть и глубокая, кем-то признаваемая, кем-то вытесненная в подсознание причина. Причину эту лучше всего сформулировала Наталия Медведева в песне о Сталине:

Магия, красная магия...

Магия нацистской скульптуры и сталинских физкультурных парадов, магия крови и катастрофы, магия (мазохистская, но все интеллигенты - мазохисты) террора, наконец. В недавней повести “Самолет над квадратным озером” Александр Бородыня рассказывает притчу о молодом поэте, отправляющемся туристом с очень странной компанией на Соловки. “Красная магия” приводит его с пистолетом в руках на вершину Секирной лестницы, откуда в 20-х годах сбрасывали привязанных к бревнам узников. Поэт чувствует, как на его лбу загорается красная звезда чекистской фуражки - словно крылья за спиной отрастают. И, слившись с ним в неконтролируемом экстазе, мчится подставить лоб под поэтову пулю старый лагерный вертухай. “Красная магия” - в фильме Дыховичного, в живописных белокурых суперменах Георгия Гурьянова, в песнях самой Медведевой.

При желании эту красную (или черную - все равно) магию легко обнаружить в творчестве даже самых, казалось бы, патентованных антитоталитаристов советской эпохи. С какой завороженностью кровавой мистерией, избавившись на мгновение от сухого дидактизма, живописал Александр Солженицын в “Архипелаге ГУЛАГ” расстрел палачами в белых маскхалатах троцкистов на Воркуте! Как резонирует нацистским маршам песня Владимира Высоцкого о “солдате, который “всегда готов”! Да и какой бы внутренней поэтической логикой ни руководствовался Виктор Цой, когда писал и пел о "группе крови на рукаве, моем порядковом номере на рукаве”, эти слова для любого просвещенного слушателя ассоциируются только с ритуалами войск СС.

НБП КАК ЭЛЕМЕНТ “ПОП-МЕХАНИКИ”

Но, кажется, теперь все гораздо серьезнее? Постмодернисты ринулись в политику, бряцающую “очень страшными словами”. Национал! Большевистская! Партия! Мобилизация! Консервативная! Революция! Коллеги из рок-журналистики пощадили Курехина и Новикова, не назвав их по именам в статьях о весенней пресс-конференции. Так смертельно больному врачи не сообщают диагноз. Плохи дела? Надо ли обвинять вчерашних вождей радикального искусства в стремлении к новым Соловкам и Освенцимам?

Будь ты хоть большевиком, хоть национал-большевиком, но строй из своих идей произведения искусства и отвечай только сам за себя. Участие же в “партийном строительстве”, в выборах означает полную солидарность со всеми лозунгами и делами движения. А, к сожалению, многие тексты “Лимонки" слишком бездарны, чтобы быть эстетической провокацией. Но достаточно бездарны, чтобы быть серьезной политикой.

Национал-большевистская партия к реальной власти прийти не может. Лимонов и Дугин сумели напугать даже “духовных оппозиционеров” из газеты “Завтра” (которая теперь объявила их нерукопожательными). Из союзников НБП, судя по газете “Лимонка”, - Паук из группы “Коррозия Металла”, Егор Летов, Наталия Медведева, философ Вячеслав Кондратович, Тимур, Африка да Курехин. Вреда всем прочим “оппозиционерам” НБП приносит, очевидно, больше, чем разобщенные демократы. Кроме того, в текстах “Лимонки” (а ее авторы хорошо знают историю) культивируется мифология “консервативной революции”, заранее обреченной на провал. В иконостасе газеты - барон Унгерн, преданный своими соратниками, когда в полном безумии повел их на захват Шамбалы; братья Штрассер, бойцы нацистской партии от момента ее создания, положившие жизни на борьбу с “предателем революции” Гитлером; японский писатель Юкио Мисима, сделавший себе харакири после зрелищной и заведомо обреченной попытки пробудить имперский дух в учащихся военной школы в 1970 году, и так далее. “Консервативные революционеры” никогда не успевают воплотить свои романтические представления о надлежащем переустройстве мира. Использовавшие их бухгалтеры смерти, профессионалы политики ставят их к стенке первыми.

Да и потом... Национал-большевик Эдуард Лимонов, с невиданной для русской литературы силой вывернувший душу наизнанку в “Эдичке”, приоткрывший там на мгновение свое настоящее лицо слабого и неуверенного в себе человека, вернувшийся к прежнему лиризму в недавнем романе “Укрощение тигра в Париже”, меняющий на страницах своей прозы маску за маской - от бродяги-гомосексуалиста до эсэсовского офицера. Лимонов, который уже настолько отделился от своего реального “я”, что стал персонажем художественной литературы (в повести Александра Черницкого “Мы можем все”, опубликованной в “Новом мире”, он вместе с Невзоровым помогает незадачливым белорусским “челнокам” вырезать литовский полицейский участок, за что получает орден от Жириновского), - неужели новую маску Лимонова по каким-то для меня лично непонятным причинам надо принимать на веру?

Национал-большевик Тимур Новиков, никогда себя ничем не скомпрометирующий с политической точки зрения. Новиков, выставляющий под маркой “неоакадемизма” в своей галерее декадентски-игривые и тусовочно-ироничные постановочные фотографии Олега Маслова и Виктора Кузнецова. Новиков в роли “нового Маяковского”, казенного образца для подданных национал-большевистской партии? Не представляю.

Национал-большевик Сергей Курехин, последние годы страдающий от безграничности собственных возможностей в сочетании с ограниченностью фантазии, откровенно скучающий. Почему поглощение бездонным чревом “Поп-механики” национал-большевистской идеологии надо считать более знаменательным фактом, чем участие в его шоу Эдуарда Хиля или Ванессы Редгрейв?

Единственный, кто слегка пугает в этой компании, - это Александр Дугин, за спиной которого нет ни “Эдички”, ни “ноль-объекта”, ни “Поп-механики”, а есть только трактаты по конспирологии и геополитике. Впрочем, их можно воспринимать настолько же всерьез, насколько исторические экскурсы Сергея Дебижева в фильме “Два капитана-2”, то есть - никак. Да и если Дугин вознесется на слишком горние вершины духа, здоровые силы в лице некрореалистов быстро спустят его в приятный полумрак морга.

ВСЯ ПОЛИТИКА - КОЛОССАЛЬНЫЙ ХЭППЕНИНГ

Идеологические причины прихода в политику наших героев исключены. Остаются чисто эстетические. Да и что такое наша политика последних двух-трех лет, как не колоссальный хэппенинг, праздник неподлинности? Где еще можно писать рецензию на попытку государственного переворота, как на телефильм, что блестяще делает Екатерина Деготь в “Искусстве кино”? Где еще можно всерьез воспринимать Веденкина и Якубовского, Мавроди и Паука, баллотирующегося в мэры Москвы? Какой еще парламент в мире дал бы развернуться блестящему комику, артисту оригинального жанра Марычеву? А меморандумы с планами государственного переворота? А опереточный регент Бруммель? А маскарадное казачество? А бывший референт Щелокова в амплуа истового монархиста? Как боялись Жириновского в декабре 1993 года! Хазанов даже лагерную робу приготовил. Два года наш родной “Гитлер сегодня” возглавляет мощную парламентскую фракцию и ничем, кроме череды зрелищных драк и попытки группового секса с корреспондентками “Плейбоя", не отличился... Неужели Тимур Новиков и Сергей Курехин страшнее Жириновского? Смешнее - да, артистичнее, изобретательнее, но не страшнее.

Бояться надо серьезных людей, вежливых и умеющих держаться в обществе, при больших деньгах и большом оружии.

А для тех, кто продолжает сомневаться, могу напомнить только известную легенду о Фрэнке Заппе. Якобы однажды он, ну совсем как Курехин, вступил в небольшую неонацистскую партию. Спустя считанные дни партия развалилась сама собой. Да, ужас! Но ведь не “ужас! ужас! ужас!”, как говорится в другом старом анекдоте.

Михаил ТРОФИМЕНКОВ